Неточные совпадения
— По времени Шалашников
Удумал штуку новую,
Приходит к нам приказ:
«Явиться!» Не явились мы,
Притихли, не шелохнемся
В болотине своей.
Была засу́ха сильная,
Наехала
полиция...
— А, ты так? — сказал он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? — обратился он к брату, указывая на господина
в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует
полиция, потому что он не подлец.
Другое происшествие, недавно случившееся, было следующее: казенные крестьяне сельца Вшивая-спесь, соединившись с таковыми же крестьянами сельца Боровки, Задирайлово-тож, снесли с лица земли будто бы земскую
полицию в лице заседателя, какого-то Дробяжкина, что будто земская
полиция, то есть заседатель Дробяжкин, повадился уж чересчур часто ездить
в их деревню, что
в иных случаях стоит повальной горячки, а причина-де та, что земская
полиция, имея кое-какие слабости со стороны сердечной, приглядывался на баб и деревенских девок.
Наверное, впрочем, неизвестно, хотя
в показаниях крестьяне выразились прямо, что земская
полиция был-де блудлив, как кошка, и что уже не раз они его оберегали и один раз даже выгнали нагишом из какой-то избы, куда он было забрался.
Конечно, земская
полиция достоин был наказания за сердечные слабости, но мужиков как Вшивой-спеси, так и Задирайлова-тож нельзя было также оправдать за самоуправство, если они только действительно участвовали
в убиении.
Но общество успело уже запутаться
в каких-то других действиях, даже не совсем приличных дворянину, так что потом завязались дела и с
полицией…
— Ишь лохмотьев каких набрал и спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим смехом. Мигом сунул он все под шинель и пристально впился
в нее глазами. Хоть и очень мало мог он
в ту минуту вполне толково сообразить, но чувствовал, что с человеком не так обращаться будут, когда придут его брать. «Но…
полиция?»
Вверх и вниз всходили и сходили дворники с книжками под мышкой, хожалые [Хожалые — служащие при
полиции в качестве рассыльных, низшие полицейские чины.] и разный люд обоего пола — посетители.
Мелко шагали мальчики и девочки
в однообразных пепельно-серых костюмах, должно быть сиротский приют, шли почтальоны, носильщики с вокзала, сиделки какой-то больницы, чиновники таможни, солдаты без оружия, и чем дальше двигалась толпа, тем очевиднее было, что
в ее хвосте уже действовало начало, организующее стихию. С полной очевидностью оно выявилось
в отряде конной
полиции.
Снова явилась мысль о возможности ее службы
в департаменте
полиции, затем он вспомнил, что она дважды поручала ему платить штрафы за что-то: один раз — полтораста рублей, другой — пятьсот.
Почувствовав что-то близкое стыду за себя, за людей, Самгин пошел тише, увидал вдали отряд конной
полиции и свернул
в переулок. Там, у забора, стоял пожилой человек
в пиджаке без рукава и громко говорил кому-то...
— Губернатор приказал выслать Инокова из города, обижен корреспонденцией о лотерее, которую жена его устроила
в пользу погорельцев. Гришу ищут, приходила
полиция, требовали, чтоб я сказала, где он. Но — ведь я же не знаю! Не верят.
«Почему я обрадовался? Откуда явилась мысль, что она может служить
в политической
полиции? Как странно все…»
— Это — цинковый ящик,
в гроб они уложат там, у себя
в бюро.
Полиция потребовала убрать труп до рассвета. Закричит Алина. Иди к ней, Иноков, она тебя слушается…
— Черт его знает, — задумчиво ответил Дронов и снова вспыхнул, заговорил торопливо: — Со всячинкой. Служит
в министерстве внутренних дел, может быть
в департаменте
полиции, но — меньше всего похож на шпиона. Умный. Прежде всего — умен. Тоскует. Как безнадежно влюбленный, а — неизвестно — о чем? Ухаживает за Тоськой, но — надо видеть — как! Говорит ей дерзости. Она его терпеть не может. Вообще — человек, напечатанный курсивом. Я люблю таких… несовершенных. Когда — совершенный, так уж ему и черт не брат.
— А вот во время революции интересно было, новые гости приходили, такое, знаете, оживление. Один, совсем молодой человек, замечательно плясал, просто — как
в цирке. Но он какие-то деньги украл, и пришла
полиция арестовать его, тогда он выбежал на двор и — трах! Застрелился. Такой легкий был, ловкий.
— По закону мы обязаны известить
полицию, так как все может быть, а больная оставила имущество. Но мы, извините, справились, установили, что вы законный супруг, то будто бы все
в порядке. Однако для твердости вам следовало бы подарить помощнику пристава рублей пятьдесят… Чтобы не беспокоили, они это любят. И притом — напуганы, — время ненадежное…
— Струве,
в предисловии к записке Витте о земстве, пытается испугать департамент
полиции своим предвидением ужасных жертв. Но мне кажется, что за этим предвидением скрыто предупреждение: глядите
в оба, дураки! И хотя он там же советует «смириться пред историей и смирить самодержавца», но ведь это надобно понимать так: скорее поделитесь с нами властью, и мы вам поможем
в драке…
— Я-то? Я —
в людей верю. Не вообще
в людей, а вот
в таких, как этот Кантонистов. Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат, не шутят! Волнуются рабочие, есть уже стачки с лозунгами против войны, на Дону — шахтеры дрались с
полицией, мужичок устал воевать, дезертирство растет, — большевикам есть с кем разговаривать.
Девушка встретила его с радостью. Так же неумело и суетливо она бегала из угла
в угол, рассказывая жалобно, что ночью не могла уснуть; приходила
полиция, кого-то арестовали, кричала пьяная женщина,
в коридоре топали, бегали.
Если
в государстве существует политическая
полиция — должны быть и политические преступники.
Кстати: дачу Столыпину испортили не эсеры, а — максималисты, группочка, отколовшаяся от правоверных, у которых будто бы неблагополучно
в центре, — кого-то из нейтралистов подозревают
в дружбе с департаментом
полиции.
Из переулка, точно дым из трубы, быстро, одна за другою, выкатывались группы людей с иконами
в руках, с портретом царя, царицы, наследника, затем выехал, расталкивая людей лошадью, пугая взмахами плети, чернобородый офицер конной
полиции, закричал...
Вечерами он уходил с толстой палкой
в руке, надвинув котелок на глаза, и, встречая его
в коридоре или на улице, Самгин думал, что такими должны быть агенты тайной
полиции и шулера.
— Зотова служила
в департаменте
полиции?
«Что могло бы помешать ей служить
в департаменте
полиции? Я не вижу — что…»
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился
в гимназии, при переходе
в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев
в тюрьме, отец его
в это время помер, Кумов прожил некоторое время
в Уфе под надзором
полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними
в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили
в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины:
полиция загоняет московских студентов
в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его
в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
— Пулеметы — действуют!
В Адмиралтействе какой-то генерал организовал сопротивление.
Полиция и жандармы стреляют с крыш.
—
Полиция. Полицейские не любят жандармов, — говорил Дронов все так же неохотно и поплевывая
в сторону. — А я с полицейскими
в дружбе. Особенно с одним, такая протобестия!
— Смеетесь? Вам — хорошо, а меня вот сейчас Муромская загоняла
в союз Михаила Архангела — Россию спасать, — к черту! Михаил Архангел этот — патрон
полиции, — вы знаете? А меня
полиция то и дело штрафует — за голубей, санитарию и вообще.
— «Если, говорит,
в столице, где размещен корпус гвардии, существует департамент
полиции и еще многое такое, — оказалось возможным шестинедельное существование революционного совета рабочих депутатов, если возможны
в Москве баррикады, во флоте — восстания и по всей стране — дьявольский кавардак, так все это надобно понимать как репетицию революции…»
— Да, интересно, — сказал Самгин, разбираясь
в «системе фраз» агента
полиции.
—
Полиция просит убрать тело скорее. Хоронить будем
в Москве?
Клим Самгин был очень доволен тем, что решил не учиться
в эту зиму.
В университете было тревожно. Студенты освистали историка Ключевского, обидели и еще нескольких профессоров,
полиция разгоняла сходки; будировало сорок два либеральных профессора, а восемьдесят два заявили себя сторонниками твердой власти. Варвара бегала по антикварам и букинистам, разыскивая портреты m‹ada›me Ролан, и очень сожалела, что нет портрета Теруань де-Мерикур.
«Дура, — мысленно обругал ее Самгин, тотчас повесив трубку. — Ведь знает, что разговоры по телефону слушает
полиция». Но все-таки сообщил новость толстенькому румянощекому человеку во фраке, а тот, прищурив глаз, посмотрел
в потолок, сказал...
— А ты будто не впутан? — спросил Фроленков, усмехаясь. — Вот, Клим Иваныч, видели, какой характерный мужичонка? Нет у него ни кола, ни двора, ничего ему не жалко, только бы смутьянить! И ведь почти
в каждом селе имеется один-два подобных, бездушных. Этот даже и
в тюрьмах сиживал, и по этапам гоняли его, теперь обязан
полицией безвыездно жить на родине. А он жить вовсе не умеет, только вредит. Беда деревне от эдаких.
— С двадцати трех лет служу агентом сыскной
полиции по уголовным делам, переведен сюда за успехи
в розысках…
В следующую минуту Клим оказался
в толпе студентов, которую
полиция подгоняла от университета к манежу, и курносый, розовощекий мальчик, без фуражки на встрепанных волосах, закричал, указывая на него...
Подумав, он нашел, что мысль о возможности связи Марины с политической
полицией не вызвала
в нем ничего, кроме удивления. Думать об этом под смех и музыку было неприятно, досадно, но погасить эти думы он не мог. К тому же он выпил больше, чем привык, чувствовал, что опьянение настраивает его лирически, а лирика и Марина — несоединимы.
Самгин ушел к себе, разделся, лег, думая, что и
в Москве, судя по письмам жены, по газетам, тоже неспокойно. Забастовки, митинги, собрания, на улицах участились драки с
полицией. Здесь он все-таки притерся к жизни. Спивак относится к нему бережно, хотя и суховато. Она вообще бережет людей и была против демонстрации, организованной Корневым и Вараксиным.
Сидя
в уборной, Клим Иванович Самгин тревожно сообразил: «Свидетель безумных дней и невольного моего участия
в безумии.
Полиция возлагает на дворников обязанности шпионов, — наивно думать, что этот — исключение из правила. Он убил солдата. Меня он может шантажировать».
В годы своего студенчества он мудро и удачно избегал участия
в уличных демонстрациях, но раза два издали видел, как
полиция разгоняла, арестовывала демонстрантов, и вынес впечатление, что это делалось грубо, отвратительно.
— О, боже мой, можешь представить: Марья Романовна, — ты ее помнишь? — тоже была арестована, долго сидела и теперь выслана куда-то под гласный надзор
полиции! Ты — подумай: ведь она старше меня на шесть лет и все еще… Право же, мне кажется, что
в этой борьбе с правительством у таких людей, как Мария, главную роль играет их желание отомстить за испорченную жизнь…
— Мне рассказала Китаева, а не он, он — отказался, — голова болит. Но дело не
в этом. Я думаю — так: вам нужно вступить
в историю, основание: Михаил работает у вас, вы — адвокат, вы приглашаете к себе двух-трех членов этого кружка и объясняете им, прохвостам, социальное и физиологическое значение их дурацких забав. Так! Я — не могу этого сделать, недостаточно авторитетен для них, и у меня — надзор
полиции; если они придут ко мне — это может скомпрометировать их. Вообще я не принимаю молодежь у себя.
— Вообще — это бесполезное занятие
в чужом огороде капусту садить.
В Орле жил под надзором
полиции один политический человек, уже солидного возраста и большой умственной доброты. Только — доброта не средство против скуки. Город — скучный, пыльный, ничего орлиного не содержит, а свинства — сколько угодно! И вот он, добряк, решил заняться украшением окружающих людей. Между прочим, жена моя — вторая — немножко пострадала от него — из гимназии вытурили…
В ответ на этот плачевный крик Самгин пожал плечами, глядя вслед потемневшей, как все люди
в этот час, фигуре бывшего агента
полиции. Неприятная сценка с Митрофановым, скользнув по настроению, не поколебала его. Холодный сумрак быстро разгонял людей, они шли во все стороны, наполняя воздух шумом своих голосов, и по веселым голосам ясно было: люди довольны тем, что исполнили свой долг.
— Избит, но — ничего опасного нет, кости — целы. Скрывает, кто бил и где, — вероятно,
в публичном, у девиц. Двое суток не говорил — кто он, но вчера я пригрозил ему заявить
полиции, я же обязан! Приходит юноша, избитый почти до потери сознания, ну и… Время, знаете, требует… ясности!
А
полиция,
в этом квартале, вся новая, из Петербурга.
Обвинитель воспользовался бы его прошлым, а там — арест, тюрьма, участие
в Московском восстании, конечно, известное департаменту
полиции.